Слышишь, как говорю? Соловьино и складно, княже, будто мёд разливают служанки по звонким чашам, и ни слова дурного сейчас не скажу в отместку.
На пиру я увидела княжескую невесту. О, она хороша, краше многих достойных женщин, — её голос на гуслях печальной струной трепещет, в гладкой меди волос рассыпается жемчуг скатный, пахнет кожа молочная ландышем и мускатом. Изумруды на шее её, те, что я носила, тёплый отблеск свечей отражают с игривой силой. Её смех невесёлый звенит, точно горсть червонцев, у зрачка остывает в смоле поздний лучик солнца, пальцы мнут лихорадочно кружево у подола — ей, похоже, постыла желанная моя доля. И надеюсь я, княже, ты будешь с ней добр и ласков;
день — на убыль, он маревом сумерек опоясан, а в чертоге по-прежнему весело, пьяно, шумно, и тягучий стон зурн расплывается в бое бубна. Я желаю, укрывшись за лисьей кривой улыбкой: пусть невеста избегнет моих роковых ошибок, так, как я, не сорвётся и не попадёт в опалу, пусть с лихвою в ней хватит и разума, и запала. Пусть не станет она изворотливей, злее, едче, и пусть век её будет чуть менее скоротечен, пусть её не задушит ни заговор, ни неволя… Несомненно, мой князь, ты теперь должен быть доволен: отгремели литавры, почти догорели свечи, я на этом пиру провела жаркий летний вечер. Посмотрела на ту, что займёт моё свято место — ты хотел, чтобы я поклонилась твоей невесте. И мне жаль её, княже, себя, правда, жаль чуть больше: подниматься назавтра да ехать по бездорожью, покидать мне под стражей богатый кедровый терем, не скорбеть о былом, не лелеять свои потери, — я лишилась всех благ, привилегий, богатств и вотчин.
И сдаётся мне, княже, что наш разговор окончен.
